...нельзя Самарру обойти.
Название: Последний Джинн
Автор: НатаЛи
Бета: -
Рейтинг: PG-13
Статус: закончен
Размер: мини
Жанры: Lime, мистика, сказка
Пейринг: Жасмин / Алладин, Жасмин / Джинн
Дисклеймер: все права на персонажей принадлежат студии Дисней. Поиграю и отдам)
читать дальшеЯ помню сотворение мира, яростную схватку пламени и воды, и в этом противостоянии я был рожден. Огонь даровал страсть, вода - облик, и, когда Титаны пришли на землю, я взял сторону людей, существ слабых и безвольных, обреченных без нашей помощи на вымирание. Именно мы, Джинны, дети Стихий, повергли Титанов. Не оттого, что любили человеческий род, но для того, чтобы ни одно существо, в воздухе или в воде, на земле или под землей, не смело возноситься выше нас.
Я правил народами, и слабые покорно опускали головы под моим взором. Я жил кровью сражений, телами женщин, вином и победами. В моих руках были судьбы никчемных людей, и я распоряжался ими, следуя своим прихотям.
Но время шло, и с его течением пришел посланник, о котором мы давно ведали, но не желали верить. Он пришел из пустыни, в его жилах текла благородная кровь воина, но человек был страшен не этим. Плоть от плоти людской, он был смертен, но в тоже время ведал жизнью вечной, ибо в нем жила вера. Соломон – первый раб Аллаха, первый человек на Земле, принявший Его не только в тленных книгах и безответных молитвах. Он веровал, и веровал так, что мои братья оказались бессильны.
Они пали, пришел и мой час. Когда явился Соломон, я впервые узнал равного себе. Я открыл ему геенну огненную, но он, смеясь, шел по пламени, и огонь не тронул его: так сильна была слепая вера человека в то, что Аллах, сотворивший нас, дал также оружие нас повергнуть.
На все мои хитрости он отвечал мудростью, на все удары отвечал с такой силой, что я, так и не покоренный, не мог более встать на ноги, ибо он лишил меня ног.
Соломон поглотил мою сущность своей волей, превратил в тварь не сильнее человека. Он отсек руки и ноги и подошел, глумясь, к моему искалеченному телу.
Знаю: он прочел такую ненависть в моих глазах, что невольно отступил, опустив меч.
«Ты признаешь себя побежденным?», - спросил тогда Соломон.
«Никогда!», - я плюнул дымящейся кровью на его белоснежные одежды. - «Отруби мне голову, и ты освободишь дух. Рано или поздно, с помощью Аллаха или Иблиса, но я вернусь за тобой, и тогда моря покраснеют от крови предателей, а голова твоя послужит кубком для вина…»
Но Соломон был мудр. Он знал, что даже у него нет власти над тем, кто отказался признавать свое поражение.
Сквозь сгущающийся сумрак смерти я следил за человеком: Соломон ушел для того, чтобы вернуться с книгой и лампой для курений. Он преклонил колени и обратился к превосходящим его силам. Он умолял, заклинал, требовал помощи, и слова - бесполезная пыль для безбожника - стали грозным оружием в его устах.
Соломон не был способен меня уничтожить, но мог даровать забвение. Заточить в сосуд, закрыть воском и наложить свою печать: единственное, что удержало бы Джинна.
Я просил и угрожал тем, кто свидетельствовал мое поражение. Мои воины и мои женщины, те, которых я одарил богатством, славой, властью – мои предатели и мои палачи. Никто не пришел на помощь.
Разгоняя застилавший сознание туман, я поклялся, что выполню любые желания того, кто освободит меня.
Ни один.
***
Я очнулся ото сна на берегу моря, и у моих ног лежал испуганный юноша. Я понял, что оказался свободен волею случая, что этот бедняк освободил меня, не подозревая о совершенном деянии.
Но я помнил клятву, и, хоть юноша не был достоин подобной чести, согласился служить, познавая тем временем новый мир.
День за днем незнакомая жизнь открывалась мне: новые земли, богатства, страны, новая вера в новых домах. Не осталось и следа от разрушений и былых правителей.
Не изменились только люди. Я видел те же пороки, что и сотни лет назад: жадность, злоба, ненависть, прелюбодеяние. Предательства. Все они: мужчины, женщины и дети - были отвратительны.
Алладин, как звали моего невольного спасителя, не вызывал во мне особого презрения, не более прочих. Я знал его породу - беспечный, глупый, чрезмерно любивший славу и деньги юноша. Алладин пользовался любовью женщин: словно мух на сладости, их влекла красота и веселый нрав молодого преступника. Да, Алладин промышлял воровством, пока ему не посчастливилось найти лампу – но какое мне, Джинну, до этого дело?
Было нетрудно одаривать его золотом и драгоценностями – главной страстью юноши. Временами я следил за опасными, как любил хвастать Алладин, приключениями. Глупые забавы мальчишки… Я даже по-своему привязался к этому безобидному, себялюбивому существу, испытывая нечто вроде отеческой снисходительности к избалованному, но не злому ребенку.
Я полагал, что так будет продолжаться долго: Алладин был молод, а развязать клятву должна была только его смерть. Боязливое уважение вора вполне устраивало меня, и все шло своим чередом по воле Аллаха.
***
Я замечал, что Алладин засматривается на дворец султана, и его горящие глаза выдавали не только жадность при мысли о сокровищах, спрятанных в глубоких подвалах. Я видел подобное выражение и раньше: юноша был влюблен. Он по-прежнему проводил ночи с разными женщинами, но душа его принадлежала другой.
Наконец, Алладин решился обратиться к своему "волшебнику". Для меня не стало неожиданностью, что вор позарился на единственную дочь султана, ведь высокая цель так тешила его тщеславие. Юноша просил помочь проникнуть во дворец, минуя стражу. Это было просто: я сделал его невидимым для глаз посторонних и, как только вышла луна, перенес Алладина в сад, где гуляла его возлюбленная.
***
«Жасмин», - тихо окликнул Алладин.
Так я узнал, как ее звали. Имя белого цветка с роковым ароматом.
Девушка вскрикнула от страха, но тут же рассмеялась, узнав в незнакомце Алладина. Торопливый, легкий разговор достиг моего слуха: она умоляла вора не подвергаться опасностям и уйти. Со смутным разочарованием я понял, что Жасмин была неравнодушна к юноше, иначе в ее голосе не читалась бы столь глубокая тревога за его жизнь.
Алладин привлек Жасмин, и, удерживая ее за руку, поведал обо мне. Привычный к людской глупости и трусости, я ожидал слез страха, но девушка не испугалась, увидев мое получеловеческое обличье.
Ее глаза – мягкие, бархатные глаза лани - словно светились мерцающим в глубине огнем, и когда Алладин говорил о столетиях заточения, нежная рука Жасмин осторожно коснулась моей щеки в бесконечно ласковом жесте: она пожалела меня! Меня, презиравшего весь человеческий род. Меня, который не щадил никого, который никогда не дарил и не ожидал этой милости.
«Несчастный Джинн», - шепнула Жасмин, и этот шепот отозвался в окаменевшем сердце так, как никогда не отзывались ни желание, ни ярость, ни боль.
***
Поздно ночью, охраняя сон Алладина, я мог думать лишь о Жасмин, я был полон ею.
С мучительной ясностью каждое мгновение встречи проходило перед внутренним взором. Я снова и снова слышал ее страстный голос, выдающий скрытые грани своевольной, дикой натуры. Я видел ее большие, раскосые к вискам черные глаза, отражающие душу. Они полны живого огня, смягченного любовью и состраданием ко всему сущему - даже ко мне, последнему из достойных человеческой ласки.
Со странной, все возрастающей тоской я наблюдал, как Жасмин смотрела на лживого вора. Щемящая боль пронзила меня, когда я разгадал ее беззаветную веру в Алладина - в пустого, низкого человека. Это была вера, перед которой рушатся горы - это была любовь.
Но вот Алладин берет девушку за руку, осторожно снимая покровы струящихся одежд, и я вижу перед собой всю Жасмин. Гибкий стан, тяжелые полушария груди под невесомой голубой тканью, округлые бедра, которых еще не касался мужчина, точеные черты смуглого лица, чувственные полные губы… Она похожа на драгоценную статуэтку из слоновой кости: тонкая, идеальная работа Небесного Мастера.
Как она прекрасна! Я задыхался от нахлынувших чувств, стремительно увлекающих меня в безнадежную тьму желаний. Но увы: словно окаменев, я не двинулся, пока зависть и ревность терзали душу.
Я всего лишь вспоминаю ту ночь, но каждое движение девушки, каждый жест, предназначенный не мне, ранит также глубоко.
Пытка была недолгой: Алладин, осмелев, потребовал поцелуй, и Жасмин убежала, полная смущения и страха перед собой, перед своей готовностью отдать юноше все, что бы он ни попросил.
***
Я винил Жасмин за утерянный покой, за боль, которую она невольно причиняла, и искал повод возненавидеть ее.
Не прошло и дня, как вор вновь обратился за моей помощью. На этот раз Жасмин в страхе за возлюбленного просила перенести их прочь из Аграбы. Я создал ковер-самолет, я сам был тем ковром, по мне ступала Жасмин и именно мне она благодарно улыбнулась – о, если бы только эта улыбка не была наградой за встречу с Алладином!
В тот вечер я испытывал ее душу. Пользуясь любой возможностью, самым тонким намеком, движением, интонацией голоса, опираясь на огромный опыт знания человеческой природы, я жадно познавал Жасмин.
Ее чистая душа была чужда намеку на предательство или злобу, но я лихорадочно выискивал неизбежные изъяны. Жасмин также была капризной, лукавой, дерзкой, упрямой, и я надеялся, что эти черты отвратят меня от девушки - но она только стала желаннее.
И все же я был счастлив, безумно, бесстыдно счастлив, что Творец отважился на создание моего совершенства.
И, словно в насмешку, Аллах отдал драгоценную жемчужину в руки, недостойные касаться песка, по которому она ступала. Принцесса, дочь султана, дорогой и красивый трофей - вот то, что питало низкое чувство Алладина.
Но Жасмин верила словам вора, многократно повторенным другим женщинам, а потому убедительным, и это приносило мне боль едва ли меньшую, чем осознание того, что не мои руки ее касаются.
***
Я охраняю покои принцессы, сделав неслышными страже те звуки, что, против воли, достигают моего слуха.
Я стараюсь не думать, что происходит там, за расписными закрытыми дверями, страшась представить себе сплетенные тела любовников, самые интимные ласки, самые сладкие стоны.
Я не хочу видеть, но ясно представляю перед собой искаженное страстью лицо Жасмин и ее невольную - не улыбку - но животный оскал наслаждения.
Я боюсь, что это сильнее меня, и каждое мгновение сдерживаю безумное желание убить Алладина, погрузить руки по локти в его тело и рвать зубами плоть.
Но я люблю тебя, Жасмин, и потому, как верный пес, покорно охраняю покои.
Я никак не могу отогнать навязчивую, соблазнительную мысль. Я думаю о глубоких молчаливых водах океана, о рыбах, пожирающих еще теплое тело, о лукавой улыбке Жасмин, о быстротечных годах, полных счастья обладания ею.
Сложно ли будет изобразить Алладина?
Я так люблю тебя, Жасмин…
Автор: НатаЛи
Бета: -
Рейтинг: PG-13
Статус: закончен
Размер: мини
Жанры: Lime, мистика, сказка
Пейринг: Жасмин / Алладин, Жасмин / Джинн
Дисклеймер: все права на персонажей принадлежат студии Дисней. Поиграю и отдам)
читать дальшеЯ помню сотворение мира, яростную схватку пламени и воды, и в этом противостоянии я был рожден. Огонь даровал страсть, вода - облик, и, когда Титаны пришли на землю, я взял сторону людей, существ слабых и безвольных, обреченных без нашей помощи на вымирание. Именно мы, Джинны, дети Стихий, повергли Титанов. Не оттого, что любили человеческий род, но для того, чтобы ни одно существо, в воздухе или в воде, на земле или под землей, не смело возноситься выше нас.
Я правил народами, и слабые покорно опускали головы под моим взором. Я жил кровью сражений, телами женщин, вином и победами. В моих руках были судьбы никчемных людей, и я распоряжался ими, следуя своим прихотям.
Но время шло, и с его течением пришел посланник, о котором мы давно ведали, но не желали верить. Он пришел из пустыни, в его жилах текла благородная кровь воина, но человек был страшен не этим. Плоть от плоти людской, он был смертен, но в тоже время ведал жизнью вечной, ибо в нем жила вера. Соломон – первый раб Аллаха, первый человек на Земле, принявший Его не только в тленных книгах и безответных молитвах. Он веровал, и веровал так, что мои братья оказались бессильны.
Они пали, пришел и мой час. Когда явился Соломон, я впервые узнал равного себе. Я открыл ему геенну огненную, но он, смеясь, шел по пламени, и огонь не тронул его: так сильна была слепая вера человека в то, что Аллах, сотворивший нас, дал также оружие нас повергнуть.
На все мои хитрости он отвечал мудростью, на все удары отвечал с такой силой, что я, так и не покоренный, не мог более встать на ноги, ибо он лишил меня ног.
Соломон поглотил мою сущность своей волей, превратил в тварь не сильнее человека. Он отсек руки и ноги и подошел, глумясь, к моему искалеченному телу.
Знаю: он прочел такую ненависть в моих глазах, что невольно отступил, опустив меч.
«Ты признаешь себя побежденным?», - спросил тогда Соломон.
«Никогда!», - я плюнул дымящейся кровью на его белоснежные одежды. - «Отруби мне голову, и ты освободишь дух. Рано или поздно, с помощью Аллаха или Иблиса, но я вернусь за тобой, и тогда моря покраснеют от крови предателей, а голова твоя послужит кубком для вина…»
Но Соломон был мудр. Он знал, что даже у него нет власти над тем, кто отказался признавать свое поражение.
Сквозь сгущающийся сумрак смерти я следил за человеком: Соломон ушел для того, чтобы вернуться с книгой и лампой для курений. Он преклонил колени и обратился к превосходящим его силам. Он умолял, заклинал, требовал помощи, и слова - бесполезная пыль для безбожника - стали грозным оружием в его устах.
Соломон не был способен меня уничтожить, но мог даровать забвение. Заточить в сосуд, закрыть воском и наложить свою печать: единственное, что удержало бы Джинна.
Я просил и угрожал тем, кто свидетельствовал мое поражение. Мои воины и мои женщины, те, которых я одарил богатством, славой, властью – мои предатели и мои палачи. Никто не пришел на помощь.
Разгоняя застилавший сознание туман, я поклялся, что выполню любые желания того, кто освободит меня.
Ни один.
***
Я очнулся ото сна на берегу моря, и у моих ног лежал испуганный юноша. Я понял, что оказался свободен волею случая, что этот бедняк освободил меня, не подозревая о совершенном деянии.
Но я помнил клятву, и, хоть юноша не был достоин подобной чести, согласился служить, познавая тем временем новый мир.
День за днем незнакомая жизнь открывалась мне: новые земли, богатства, страны, новая вера в новых домах. Не осталось и следа от разрушений и былых правителей.
Не изменились только люди. Я видел те же пороки, что и сотни лет назад: жадность, злоба, ненависть, прелюбодеяние. Предательства. Все они: мужчины, женщины и дети - были отвратительны.
Алладин, как звали моего невольного спасителя, не вызывал во мне особого презрения, не более прочих. Я знал его породу - беспечный, глупый, чрезмерно любивший славу и деньги юноша. Алладин пользовался любовью женщин: словно мух на сладости, их влекла красота и веселый нрав молодого преступника. Да, Алладин промышлял воровством, пока ему не посчастливилось найти лампу – но какое мне, Джинну, до этого дело?
Было нетрудно одаривать его золотом и драгоценностями – главной страстью юноши. Временами я следил за опасными, как любил хвастать Алладин, приключениями. Глупые забавы мальчишки… Я даже по-своему привязался к этому безобидному, себялюбивому существу, испытывая нечто вроде отеческой снисходительности к избалованному, но не злому ребенку.
Я полагал, что так будет продолжаться долго: Алладин был молод, а развязать клятву должна была только его смерть. Боязливое уважение вора вполне устраивало меня, и все шло своим чередом по воле Аллаха.
***
Я замечал, что Алладин засматривается на дворец султана, и его горящие глаза выдавали не только жадность при мысли о сокровищах, спрятанных в глубоких подвалах. Я видел подобное выражение и раньше: юноша был влюблен. Он по-прежнему проводил ночи с разными женщинами, но душа его принадлежала другой.
Наконец, Алладин решился обратиться к своему "волшебнику". Для меня не стало неожиданностью, что вор позарился на единственную дочь султана, ведь высокая цель так тешила его тщеславие. Юноша просил помочь проникнуть во дворец, минуя стражу. Это было просто: я сделал его невидимым для глаз посторонних и, как только вышла луна, перенес Алладина в сад, где гуляла его возлюбленная.
***
«Жасмин», - тихо окликнул Алладин.
Так я узнал, как ее звали. Имя белого цветка с роковым ароматом.
Девушка вскрикнула от страха, но тут же рассмеялась, узнав в незнакомце Алладина. Торопливый, легкий разговор достиг моего слуха: она умоляла вора не подвергаться опасностям и уйти. Со смутным разочарованием я понял, что Жасмин была неравнодушна к юноше, иначе в ее голосе не читалась бы столь глубокая тревога за его жизнь.
Алладин привлек Жасмин, и, удерживая ее за руку, поведал обо мне. Привычный к людской глупости и трусости, я ожидал слез страха, но девушка не испугалась, увидев мое получеловеческое обличье.
Ее глаза – мягкие, бархатные глаза лани - словно светились мерцающим в глубине огнем, и когда Алладин говорил о столетиях заточения, нежная рука Жасмин осторожно коснулась моей щеки в бесконечно ласковом жесте: она пожалела меня! Меня, презиравшего весь человеческий род. Меня, который не щадил никого, который никогда не дарил и не ожидал этой милости.
«Несчастный Джинн», - шепнула Жасмин, и этот шепот отозвался в окаменевшем сердце так, как никогда не отзывались ни желание, ни ярость, ни боль.
***
Поздно ночью, охраняя сон Алладина, я мог думать лишь о Жасмин, я был полон ею.
С мучительной ясностью каждое мгновение встречи проходило перед внутренним взором. Я снова и снова слышал ее страстный голос, выдающий скрытые грани своевольной, дикой натуры. Я видел ее большие, раскосые к вискам черные глаза, отражающие душу. Они полны живого огня, смягченного любовью и состраданием ко всему сущему - даже ко мне, последнему из достойных человеческой ласки.
Со странной, все возрастающей тоской я наблюдал, как Жасмин смотрела на лживого вора. Щемящая боль пронзила меня, когда я разгадал ее беззаветную веру в Алладина - в пустого, низкого человека. Это была вера, перед которой рушатся горы - это была любовь.
Но вот Алладин берет девушку за руку, осторожно снимая покровы струящихся одежд, и я вижу перед собой всю Жасмин. Гибкий стан, тяжелые полушария груди под невесомой голубой тканью, округлые бедра, которых еще не касался мужчина, точеные черты смуглого лица, чувственные полные губы… Она похожа на драгоценную статуэтку из слоновой кости: тонкая, идеальная работа Небесного Мастера.
Как она прекрасна! Я задыхался от нахлынувших чувств, стремительно увлекающих меня в безнадежную тьму желаний. Но увы: словно окаменев, я не двинулся, пока зависть и ревность терзали душу.
Я всего лишь вспоминаю ту ночь, но каждое движение девушки, каждый жест, предназначенный не мне, ранит также глубоко.
Пытка была недолгой: Алладин, осмелев, потребовал поцелуй, и Жасмин убежала, полная смущения и страха перед собой, перед своей готовностью отдать юноше все, что бы он ни попросил.
***
Я винил Жасмин за утерянный покой, за боль, которую она невольно причиняла, и искал повод возненавидеть ее.
Не прошло и дня, как вор вновь обратился за моей помощью. На этот раз Жасмин в страхе за возлюбленного просила перенести их прочь из Аграбы. Я создал ковер-самолет, я сам был тем ковром, по мне ступала Жасмин и именно мне она благодарно улыбнулась – о, если бы только эта улыбка не была наградой за встречу с Алладином!
В тот вечер я испытывал ее душу. Пользуясь любой возможностью, самым тонким намеком, движением, интонацией голоса, опираясь на огромный опыт знания человеческой природы, я жадно познавал Жасмин.
Ее чистая душа была чужда намеку на предательство или злобу, но я лихорадочно выискивал неизбежные изъяны. Жасмин также была капризной, лукавой, дерзкой, упрямой, и я надеялся, что эти черты отвратят меня от девушки - но она только стала желаннее.
И все же я был счастлив, безумно, бесстыдно счастлив, что Творец отважился на создание моего совершенства.
И, словно в насмешку, Аллах отдал драгоценную жемчужину в руки, недостойные касаться песка, по которому она ступала. Принцесса, дочь султана, дорогой и красивый трофей - вот то, что питало низкое чувство Алладина.
Но Жасмин верила словам вора, многократно повторенным другим женщинам, а потому убедительным, и это приносило мне боль едва ли меньшую, чем осознание того, что не мои руки ее касаются.
***
Я охраняю покои принцессы, сделав неслышными страже те звуки, что, против воли, достигают моего слуха.
Я стараюсь не думать, что происходит там, за расписными закрытыми дверями, страшась представить себе сплетенные тела любовников, самые интимные ласки, самые сладкие стоны.
Я не хочу видеть, но ясно представляю перед собой искаженное страстью лицо Жасмин и ее невольную - не улыбку - но животный оскал наслаждения.
Я боюсь, что это сильнее меня, и каждое мгновение сдерживаю безумное желание убить Алладина, погрузить руки по локти в его тело и рвать зубами плоть.
Но я люблю тебя, Жасмин, и потому, как верный пес, покорно охраняю покои.
Я никак не могу отогнать навязчивую, соблазнительную мысль. Я думаю о глубоких молчаливых водах океана, о рыбах, пожирающих еще теплое тело, о лукавой улыбке Жасмин, о быстротечных годах, полных счастья обладания ею.
Сложно ли будет изобразить Алладина?
Я так люблю тебя, Жасмин…